Школа являлась, пожалуй, одним из самых отвратительных и заодно неотвратимых мест на этой бренной Земле — а за её пределами и подавно. Школа перманентно привносила в жизнь Уэйна младшего скуки больше, чем все истории Грейсона вместе взятые, а это, нужно заметить, показатель весьма и очень серьезный: так или иначе, с "надо" он перестал спорить ещё лет пять назад, а спустя какое-то время начал находить некоторые преимущества в посещении упомянутого злачного места. Этот учебный год был ознаменован превеселыми новостями о том, что его любимая, единственная и неповторимая, самая родная и лучшая, самая больная и, по всей видимости, далеко поехавшая мать назначила за его голову сумму идеально круглую и наличием своих нулей не попадающую полностью даже в его широкий угол обзора, и с одной стороны это до жути льстило, а с другой — в какой-то момент Ди начал всерьез рассматривать обходной вариант, заключавшийся в хитросплетенном и до мелочей продуманном плане по организации собственной смерти. Наброски валяются где-то в ящике его стола, в комнате, выброшенные к остальным произведениям гениальности за практической ненадобностью; всё же пятьсот миллионов — это замечательная возможность нарваться на потрясающую взбучку, и речь сейчас идёт точно не о Дэмиане. Нет, совершенно не о нем. В любом случае, мать даже при сложившихся обстоятельствах держала своё чадо в тонусе и заправляла его кровь адреналином одним лишь упоминанием о себе. Адреналином и крайне смешанными чувствами, которые, однако, находили выход в двойной дозе сарказма по отношению ко всему, что происходило вокруг него — и ко всем, кто решался к нему подступиться. 
Он отвлекался. В его голове в принципе зачастую царил самый что ни на есть безумный беспорядок, но детали одного никогда не смели примешиваться к составляющим совершенно обратного — таким образом Уэйн замечательно лавировал между обломками мысленного мусора и знал наверняка, где и что лежит. Но в один замечательный, чтоб его, момент какие-то частицы вдруг взбаламутили всё до такой степени, что Дэмиан даже не смог сразу разобраться, что с ним произошло. А произошло с ним нечто из ряда вон выходящее — проще говоря, непривычное и неожиданное.
Он не имел сто друзей, но имел сто "оэтовонтотсамый"зей — нередко держался в стороне, впрочем, показывая себя во всей своей уэйновской красе каждый раз, когда подворачивалась такая богатая (и не очень) возможность, и происходило оно чаще бессознательно (хотя признаться в том, что некоторые моменты, так и быть, были очевидно подстроенными для потехи и самоутверждения, он наверняка откажется) — в общем, докрасовался Ди. К нему подступилось лицо, которое в народе обрисовывают всячески умилительными эпитетами, к нему подступилась самая святая из всех святых невинностей и очень долго смотрела на его лицо, что в одно мгновение из непроницаемой маски едва не растаяло, но всё же сильнее эта физиономия смахивала на подёрнутый нервозностью ступор. Более того, в ее глазах он увидел искренности больше, чем, казалось, в поблескивающих бусинках Тита, смотрящего на свой ужин в руках своего хозяина и радостно высунувшего язык в предвкушении семичасовой собачьей пирушки. Это — напрягло. Никто не мог быть искреннее Тита. А потом произошла ещё более странная вещь: вокруг почти никого не было, и эта... она потянулась в свою сумку, очень долго там рылась, и здесь Дэмиана неожиданно прошибло острой паранойей — он даже отступил на один шаг, приняв относительно готовную к чему угодно стойку, чем вызвал абсолютно странную реакцию своей неожиданной собеседницы — она покраснела. Попунцовела. Покрылась ярким румянцем, и он, кажется, мог ослепить кого угодно в контрасте с бледно-светлой кожей девушки — а потом она внезапно вытащила, в конце концов, то, что так долго искала в своей сумке, опять заставив Уэйна дернуться и нахмуриться. Всматривался он долго, и по мере осознания и узнавания предметов в её руках эмоции сменяли друг друга в темпе кривого вальса: в руках своих тонких и протянутых она держала его цепочку и небольшой сверток, очевидно (но не для него) ласково и с душой упакованный в какую-то изношенную мягкую тряпку. Он задал ей несколько простых и очень прямолинейных вопросов, с рядовыми постановками и нейтральными интонациями, а она — молчала, словно была готова провалиться под землю, если бы он не принял её пунцовые дары. Он принял, конечно — и стоило ему открыть свой рот, чтобы вновь задать вопрос — спросить, где же она нашла эту цепочку — как на горизонте стало пусто, и он остался в одиночестве смотреть на вещи в своих ладонях.
Осенило его уже дома, и он несколько дней к ряду ходил в самом что ни на есть молчании, сшибая косяки и наверняка нервируя отца некоторой отвлеченностью — нет, он не рисковал, но молчал явно больше обычного, и энтузиазм, казалось, оставлял где-то в пределах своей комнаты; всё легко списывалось на свежие новости их ночного мира — хоть и служило крайне плохой отмазкой. Сверток Дэмиан открывать не стал — и в то же время чувствовал, как любопытство жрёт изнутри, призывая к активным действиям.
Историю он в действительности слушать даже не начинал, с самого начала полностью погруженный в свои, без сомнений, очень важные думы: но если поначалу Дэмиан со своим рвением от слова "нет" и в кавычках создавал иллюзию "очень интересно, давай ещё", обращая время от времени внимание на Дика острыми мимолетными взглядами, то сейчас Уэйн беспардонно игнорировал самого удобоваримого для себя члена этой неудобоваримой семейки, что, наверное, стало бы звоночком для его совести... если бы та не спала крепким и, самое важное, вечным сном. Он всё вертел этот дебильный сверток в своих руках — прошло пять дней, в конце концов, а он понимал с крайней натяжкой, что с ним тогда произошло. Или не понимал вообще. Или понимал, но в отдельных деталях. Или понимал совсем неправильно.
"Зачем заворачивать что-то в тряпку? А вдруг там... яд? Самодельная бомба?"
"Почему она голубого цвета?"
"Почему она отдала это вместе с цепочкой?"
"Какого хера моя цепочка делала у нее?"
"Что у этой девки с головой вообще?"
"Черт, и как она научилась такие щенячьи глазища пырить?"
В конце концов, Дэмиан разворачивает тряпку, пока Дик растекается историей по комнате с чужим сэндвичем во рту — глаза Уэйна чуть на лоб не вылезают, когда он выцепляет из тряпки не яд и не бомбу, не оружие и не угрозу в принципе — а маленькую плитку шоколада и прицепленную к ней записку:

На этом моменте создание иллюзии внимательного слушателя и вовсе улетучивается из сознания Уэйна — его словно бы протащило в транс, выкинуло в кому на несколько долгих секунд, и только ладони аккуратно прикрывают сейчас чужой подарок подальше от зорких глаз Ричарда; сегодня случилось непоправимое — мистер Дэмиан Уэйн аль Гул впервые в жизни столкнулся с тем, о чем знает ровно... ничего.
Мяч он, как ни странно, не ловит — ни руками, ни, какая же жалость, лицом, — только лишь с плавной, но шустрой, автономной реакцией отодвигается в сторону, чтобы через короткое мгновение услышать характерный такой хруст, а за ним — звон падающих на пол осколков чего-бы-там-ни-было. За что-бы-там-ни-было, впрочем, отвечать будет явно не Дэмиан, посему — на лице его выплывает улыбка не только ничем не прикрытая, но и омерзительно-язвительная, с торжествующим блеском в глазах. Ненадолго, правда — всё так или иначе возвращает его к тому, что он держит в руках и явно пытается не показывать Грейсону. Особенно — бумажку, которую профессионально комкает и прячет в рукаве. Короче говоря, если Дика не подменили, он все поймёт без слов.
— А-ааа... А всё почему, Дик? — он начинает резко и вырывает ответ на середину чужого повествования, поднимая вверх руку и пальцем указывая на разбитый предмет интерьера за своей спиной. — Прожуй — потом говори, — и замолкает, уставившись на него полуприщуренными глазами. Взгляд задерживается на его физиономии дольше, чем стоило, рука между тем картинно опускается обратно, и Дэмиан совершает ошибку, после которой будет бесполезно, действительно бесполезно идти на попятную. Взгляд, впрочем, он отводит — резче, чем надо, к окну, закусывая щеку изнутри и характерно поджимая губы.
— Я даже... — ой-ой-ой, стоп-стоп-стоп. Сказать "я не знаю, как начать" — провалиться на пороге, Дэмиан, какого хрена? — Ну... — и мяться, подсовывая розовую шоколадку под свою задницу — туда же. — Так что там про тридцать тысяч и один доллар с пятьюдесятью центами? — глубокий вдох и томный, томный выдох. Ди крутит тряпку в руках и поднимает почерневший взгляд на Дика, полностью отдавая себе отчет в том, что собирается сказать. — Расскажи мне об... — ещё не поздно свернуть, Дэ-эми-иа-ан... — Об этих. Как их, блин, — давай, запроси у него ещё одну историю о том, как успешно он справлялся в шкуре Робина. — О женщинах, Дик, — упс. Какой провал. — Хочу послушать про женщин.
Кровь липнет к щекам. Он почти готов взорваться.

Отредактировано Damian Wayne (2015-09-12 22:33:03)